а) Великий Синедрион «Семидесяти Одного» вообще не занимался по своему статуту уголовными делами: он считался законодательным органом, своего рода еврейской палатой лордов. Если же это был не Великий, а Малый Синедрион «Двадцати трех», то он, действительно, имел право разбирать уголовные дела, но:

б) ему запрещалось проводить судебные заседания вне особого зала (Тесаного Камня), расположенного в помещении самого Храма. Между тем, по свидетельству Евангелий, суд проходил в частном жилье — в доме первосвященника.

в) Разбирательство уголовных дел запрещалось суду вести ночью: его следовало начинать и закончить до захода солнца.

г) Разбирательство уголовных дел по закону никогда не производилось ни в праздник, ни в канун праздника.

д Подсудимый не мог быть осужден по собственному показанию, либо по признанию им совершения преступления.

е) По преступлениям, караемым смертью подсудимый мог быть осужден лишь по показаниям двух «законно квалифицированных», как выразился Х. Коэн, свидетелей.

ж) Более того: человек не мог быть признан виновным в караемом смертью преступлении, если два законно квалифицированных свидетеля не предупредили его заранее, до совершения преступления, о преступности его поступка и о мере наказания за него. «Незнание закона было хорошей защитой обвиняемому и верно служило ему до того, пока обратное правило не было твердо установлено», — замечает Коэн.

з) Караемое смертью богохульство заключалось только в произнесении вслух Священного Имени Бога. Эти Имя могло произноситься первосвященником и лишь один раз в году (в Йом ха-Кипурим, в Судный день) — и только в помещении Святая Святых Храма. Если Священное Имя преступником не было произнесено, то вменяемое ему обвинение в богохульстве не считалось действительным, что бы он помимо этого ни сказал.

Весь суд над Йешуа так, как он описан в Евангелиях, был несомненно противозаконным. Иисус был незаконно арестован, незаконно допрошен, суд проходил в незаконные сроки, и законое обвинение, поддержанное двумя свидетелями, никогда не было сформулировано. Обвиняемый был принужден незаконно свидетельствовать против себя и потому незаконно приговорен к смертной казни. То есть произошло типичное судебное убийство (случай, в принципе нередкий).

Конечно, если это была судебная комедия, исход которой был заранее предрешен, то зачем судьям Синедриона было бы утруждать себя соблюдением процедуральных тонкостей? Однако против этой гипотезы «адвокат евреев» нашел веский и фактически неопровержимый аргумент.

Как известно из Евангелий, судебное заседание началось со вполне законной процедуры — с предъявления Иисусу обвинения в намерении «разрушить Храм». Но далее…

«Первосвященники и весь синедрион искали свидетельства на Иисуса, чтобы предать его смерти; и не находили. Ибо многие лжесвидетельствовали на Него; но свидетельства не были достаточными» (Мк,14, 55–56). «Первосвященники и старейшины и весь Синедрион искали лжесвидетельства против Иисуса, чтобы предать его смерти; и не находили; и хотя много лжесвидетелей приходило, не нашли. Но, наконец, пришли два лжесвидетеля и сказали: „Он говорил: могу разрушить Храм Божий в три дня и создать его“. И, встав, первосвященник сказал Ему: „Что же ты ничего не отвечаешь? Что они против тебя свидетельствуют?“ Иисус молчал…» (Мф. 26,59–63).

Но если суд был заранее предрешенным судилищем, судебной комедией, зачем судьи, пренебрегшие важнейшими процедуральными нормами, уперлись и забраковали явившихся добровольцев-свидетелей?! Более того, когда, наконец, были получены как бы уже подходящие свидетельства (хотя, как мы знаем из Евангелий, неправильные: на самом деле Иисус не сам обещал разрушить Храм, а предложил это сделать оппонентам, сам же обещал только восстановить его за три дня — но это, возможно, была добросовестная ошибка свидетелей), тогда главный организатор судебной комедии вместо провозглашения приговора по показаниям этих свидетелей обращается к обвиняемому с совершенно невероятной по еврейскому праву просьбой — опровергнуть свидетелей, т. е. дать собственную трактовку их обвиняющим показаниям. Ничего подобного делать в еврейском праве не разрешалось.

Противоречия событий этой ночи с еврейским Законом настолько велики, что для их преодоления пришлось конструировать некие гипотезы. Поскольку известно, что фарисеи как раз гордились особой педантичностью в исполнении законов и немыслимо, чтоб они пошли на столь грубое нарушение азов своего же уголовно-процессуального кодекса, возникло предположение: мол, Иисуса судила «саддукианская» фракция Синедриона — по нормам «саддукианского» правосудия. Правосудия, позднее позабытого, вышедшего из употребления, но тогда действовавшего… (Из раввинистической литературы известно, что такие, «саддукианские суды», действительно, существовали в то время в Эрец-Исраэль.) Как известно, саддукеи («цдуким») не признавали Талмуд (Устную Тору), но лишь нормы, установленные Библией, Торой Письменной. В письменном же тексте Библии ничего не сказано о праве заседать Синедриону исключительно в Храме, о запрете на ночные заседания суда и т. п. Значит, по нормам саддукеев (а они командовали в Храме) все описанное в Евангелиях было на практике возможным и, следовательно, свершившимся фактом.

Хаим Коэн рассматрел и эту версию. И нашел в ней кардинальный порок.

Главным препятствием для приверженцев «теории саддукейского права» является четкое библейское предписание: преступление, караемое высшей мерой наказания, должно быть доказано двумя или тремя свидетелями (Второзак. 17, 6 и 19,15). «Так как в суде над Иисусом все свидетели были дисквалифицированы или признаны не заслуживающими доверия, и он был осужден только по своему признанию, то, следовательно, письменный, т. е. саддукейский закон, тоже был нарушен». Кроме того, по библейскому, т. е. признаваемому саддукеями закону, имеется существенная разница между «злословием на Бога», что не каралось смертной казнью, и богохульством, под которым четко обозначалось лишь произнесение вслух Святого Имени (Левит, 24, 26). За последнее преступление и полагалось побиение камнями, Первое же каралось только бичеванием (публичной поркой). Т. е. даже с точки зрения саддукейского права, Йешуа смертной казни не подлежал. И смертный приговор был бы незаконным.

* * *

Хаим Коэн обратил внимание суда (нашего с вами, господа) на деталь, близкую и понятную ему как члену еврейской общины.

Согласно Евангелиям, суд Синедриона над Йешуа состоялся в ночь Пасхального Седера (так сообщают синоптические Евангелия или в ночь накануне Седера, как пишет Иоанн, что принципиально в ситуации ничего не может изменить). Каждому, кто знаком с ритуалом подготовки к еврейскому Седеру, знает, сколько времени и сил этот положенный «порядок» отнимает у верующего еврея (подготовка и очистка помещения от «хамеца», приготовление пасхальных блюд и стола и прочая, и прочая). Сам же обряд отправления седера занимает долгие часы и кончается как правило за полночь! Но для священнослужителей Храма эти заботы, наверное, удесятерялись… Им предстояла (или наоборот — только что прошла) огромная и самая ответственная в годовом цикле ритуальная храмовая служба… Чтобы собрать Синедрион, т. е. лиц, неимоверно именно в ту ночь занятых, нужен был сверхчрезвычайный повод. Иначе эти люди вежливо бы отклонили приглашение на ночное заседание, ответив гонцам, что вынесение приговора по данному делу следует отложить, как положено по закону и по обычаю — до окончания праздника.

Тем не менее, все пришли. Все сидели до утра, обсуждая дело Йешуа… Что в этом деле было такого срочного и важного?!

Как умный адвокат, Хаим Коэн не скрывает возможных и даже преступных умыслов у собравшихся судей против арестанта. Саддукеи, возможно, ненавидели его не только за то, что признавал Устную Тору (в их глазах он, возможно, считался одним из фарисеев, каким позднее они видели представшего перед их судом апостола Павла). Но социальная его проповедь не могла не вызывать в них острую злобу (вспомните: «Легче верблюду пройти в игольное ушко…»; «пойди и все, что имеешь, раздай нищим»; «трудно богатому войти в Царствие Небесное» и пр.). Фарисеи же, входившие в состав Синедриона, во-1-х, не могли ему простить отсутствия формального «диплома», и… ну, просто могла быть зависть людей обычных к человеку необыкновенному, сумевшему очаровать массы единственно силой личности — не было у него за спиной ни знатного рода, ни богатства, ни видного положения, ни признанной учености. «И весь народ с утра приходил к Нему в Храм слушать Его» (Лк 21, 38). Свыше было дано то, о чем каждый мечтал из них, но кто ж мог посягать на такое… Т. е. у тех и других могли иметься достаточные мотивы, чтобы — «искали первосвященники и книжники, чтобы взять его хитростью и убить; но говорили: „Только не в праздник, чтоб не произошло возмущения в народе“» (Мк, 14, 1–2).

По сведениям евангелиста, это говорилось всего за два дня до праздника. То есть злодейское умышление к проведению суда и казни могло бы иметь место, но в это время они как раз не хотели преступления, о чем и говорит Марк — даже злодеи среди них (характерно, что в его перечне «умышляющих на убийство» отсутствуют на этот раз как бы неизбежные «фарисеи»). Не хотели суда в праздник вообще, и уж тем более в самую ночь Пасхального Седера! Чем мог обернуться для них смертный приговор, вынесенный вопреки элементарным нормам еврейского права — приговор ночной, вне Храма, без признанных законными свидетелей, с допросом обвиняемого, запрещенным еврейским кодексом… (Хаим Коэн утверждает, что если в римском праве судебное следствие начиналось с допроса обвиняемого, то в еврейском кодексе подобный допрос считался вообще невозможным: «Допрос обвиняемого неслыхан в еврейском уголовном кодексе», — замечает он, добавив, что нигде и никогда подобной процедуры в известных истории еврейских судах не знают.)

Коэн нашел еще две любопытные детали в евангельских рассказах о процессе, на которых, по-моему, никто до него внимания не обращал.

Первая. Задав вопрос Йешуа — «Ты ли Христос (т. е. Машиах), сын Благословенного» и получив ответ: «Я. И вы узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных» (Мк 14,61–62), «первосвященник разодрав одежды свои, сказал: „Вы слышали богохульство? Как вам кажется?“» Внимание Коэна привлекла процедура разрывания одежды первосвященником. Как правило, обычные читатели Евангелий считали, что ритуальное разрывание одежды и означало вынесение смертного приговора. Но законник Коэн заметил: при вынесении смертного приговора разрывать одежду в знак скорби по смертнику полагалось по Закону всем членам суда, а не только его председателю. Если же остальные судьи не разорвали одежду (а насчет этого Евангелия молчат), значит, смертный приговор не был вынесен. Почему же разорвал одежду первосвященник? Процедура эта могла еще и означать, что жрец присутствует при богохульстве. Но тогда вопрос остается тот же: почему остальные в этом варианте не разорвали одежды?

Второе замечание Коэна связано с продолжением того же фрагмента: «Они же все признали его повинным смерти. И некоторые начали плевать на Него, и, закрывая ему лице, ударять его и говорить Ему: „Прореки“» (Мк, 14, 64–65). Однако избиение осужденного смертника категорически запрещено еврейским уголовным правом. Да и зачем бить и без того уже осужденного на смерть человека?

Хаим Коэн как всякий блестящий адвокат предлагает вниманию суда, т. е. нас, читателей, удивительную конструкцию. Она позволила ему обойти все отмеченные многочисленными поколениями «библеистов» трудности плюс те юридические проблемы, которые он сам впервые самостоятельно сформулировал.

Версия его действительно необыкновенна.

Почему Синедрион, жаждавший гибели Йешуа, решился на арест, суд, казнь в самый неудобный для себя момент — в Пасхальный Седер. Именно тогда, когда возбужденный народ, два дня назад поклонявшийся рабби из Нацерета, все еще гуляет на улицах, когда город заполнен еврейскими паломниками со всей средиземноморской ойкумены, и те разнесут по диаспоре рассказ о ночном судилище в Пасхальную ночь, о казни еврея, выданного единоверцами римлянам?

Более нежелательное поведение с позиции врагов и ненавистников Йешуа представить себе трудно. Они все понимали: повторяю, даже «злодеи», согласно Евангелиям, знали, что казнить его нельзя, «только не в праздник». Что произошло неожиданного за два дня, заставившее переменить прежнее решение?

…Здесь, в начале изложения гипотезы, хочется обратить внимание читателей на обстоятельство, не отмеченное самим Хаимом Коэном.

Поскольку Иерусалим считался столицей Иудеи, современный читатель естественно воспринимает присутствие в нем главы исполнительной власти, тем паче живущего в царском дворце, как некое само собой разумеющееся явление. Между тем, это вовсе не так! Постоянная резиденция римского прокуратора находилась не в Иерусалиме, а в другом городе — на берегу Средиземного моря, в Кейсарии. Там постоянно в своем дворце, а не во дворце Ирода квартировал прокуратор, туда доставляли ему преступников (по римскому закону) на суд, там выносились приговоры и приводились они в исполнение. Это казалось настолько незыблемой нормой, что израильская исследовательница, историк Роза Ляст, опубликовала любопытную статью, в которой, руководствуясь элементарной логикой, доказывает, что Иисус был казнен вовсе не в Иерусалиме, а в Кейсарии (49)… Я не займу ваше внимание доказательствами гипотезы Розы Ляст, потому что реальная история, увы, логике не повинуется: если все доступные документы говорят, что Йешуа распят был в Иерусалиме, а не в Кейсарии, значит — он был казнен все же в Иерусалиме. Вопреки логике Розы Ляст! Но упоминаю о ее гипотезе по одной причине: она показывает, насколько сверхординарно или, как говорится, «не принято» было тогда присутствие и проведение суда Понтием Пилатом не в Кейсарии, а в Иерусалиме…

Почему Понтий Пилат мог явиться в столицу Иудеи на Песах?

Может быть, был встревожен донесениями о появлении в столице еврейского деятеля, пользующегося неслыханной популярностью? Преступника, явно посягающего на права божественного Августа Тиберия?.. Что, кстати, не исключает евангельскую версию, будто жалобы на этого проповедника шли из кругов, близких к первосвященнику и Синедриону. Это вполне возможно… Просто доносчики могли не предполагать столь молниеносной реакции прокуратора на подметные письма соплеменников рабби…

Как бы то ни было, сверхскоростная судебная процедура в Евангелиях, связанная с грубейшими нарушениями еврейского Закона, объяснима, по Коэну, одним-единственным образом: «Синедрион и первосвященник были бессильны диктовать расписание хода событий — оно было им навязано» (50). Единственная инстанция, которая могла навязывать порядок Синедриону в ту пору, называлась римской властью. Пилат явился в столицу, он приказал немедленно, ночью, арестовать Йешуа и на утро готовился его судить.

Итак, возвращаемся к гипотезе, выдвинутой Хаимом Коэном для объяснения немыслимых юридических беззаконий, зафиксированных в Евангелиях, тех самых, что давали «библеистам» основание считать, что это все — мифология, ибо «этого не может быть, потому что не может быть никогда».

«Мы убеждены, — пишет Коэн, — что лишь одна причина могла побудить первосвященника созвать ночное заседание Синедриона у себя дома и заставить полный его состав явиться на этот беспримерный созыв: еврейское руководство было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, столь популярного, как Иисус» (51).

Повторяю, гипотеза Коэна действительно решает юридические трудности. По еврейскому Закону любые (даже самые строгие — субботние) запреты отменяются, если надо что-то сделать для «спасения жизни еврея» (так называемое правило «пикуах-нефеш»). Более того, нарушение запрета считается в этом случае не грехом, а праведным делом. Можно собраться для суда, можно работать в Пасхальную ночь, можно допрашивать любого человека, включая обвиняемого, — словом, все нарушения считаются дозволенными и даже положенными, если речь зайдет о «пикуах-нефеш». Под такой призыв первосвященник вполне мог призвать Синедрион, и тот послушно явился и участвовал в работе.

Единственное, но существенное возражение: а зачем это в принципе Синедриону надо — спасать галилеянина?

Уж, конечно, не для «спасения жизни»… Политики, даже религиозные, — люди достаточно циничные.

Но, по Коэну, у Синедриона имелся-таки необычайно веский повод искать спасения жизни Йешуа. Это повод был вовсе не религиозным, уж тем паче не гуманным, но — конкретно-политическим.

Вспомним события, предшествующие аресту.

Провинциальный выходец из галилейской глуши, т. е. заведомо неавторитетный для столичного истеблишмента законоучитель («Разве из Галилеи придет Мессия?» Иоанн, 7, 41–42) приходит в Иерусалим. Еще две тысячи лет не будет телеграфа, и полторы тысячи лет — газет и даже регулярной почты, связывающей провинцию с городом, отстоящей от нее на неделю пешего пути. И… «множество народа постилали свои одежды на дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали на дороге. Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: „Осанна сыну Давидову! Благослове идущий во имя Господне!“» (Мф, 21, 8–9). Энтузиазм народа столь велик, что фарисеи обратились к Йешуа с просьбой обуздать его последователей: «И некоторые фарисеи из народа сказали: „Учитель! Запрети ученикам Твоим“» (Лк 19, 39). Политические силы в городе видели: «весь мир идет за ним» (Иоанн, 12, 19).

Коэн выстраивает гипотезу. Во-первых, спасение от рук римлян столь популярного проповедника необыкновенно подняло бы в народе престиж и авторитет Синедриона. Как учреждение, сотрудничающее с римлянами, Верховный суд находился в двусмысленном положении: с одной стороны, за ним — огромный авторитет, наработанный поколениями предшественников в качестве высшего законодательного и судебного органа страны. С другой, политика сотрудничества с Римом постоянно позорила инстанцию. Все еврейство пользовалось плодами успешного сотрудничества глав Храма со сверхдержавой: благодаря услугам, оказанным первосвященником Цезарю в борьбе с Помпеем, а Августу в битвах с Антонием была сохранена культурно-религиозная и судебная автономия, и кое-где (в Галилее, к примеру) даже и политическая. Были дарованы немалые права Храму и евреям диаспоры…

И все же сторонники Рима считались глубоко презренными личностями. Евреи в принципе, т. е. религиозно, не воспринимали язычников как полноценных людей. Тацит писал: «Все, что для нас свято, для евреев богохульно» (51). Святой Петр в «Деяниях апостолов» сказал некоему, весьма уважемому им римлянину: «Вы знате, что иудею возбранено сообщаться или сближаться с иноплеменником» (10:2). С религиозным отторжением сопрягалось и социальное: гнет Рима в провинциях был очень тяжел. Взять хотя бы налоговое бремя. «Налоги никогда и нигде не внушали населению любовь к властям, — пишет Х. Коэн, — Налоги же, собираемые чужеземными поработителями и не дающие налогоплательщику никакого возмещения… могут побудить его к самым отчаянным поступкам. Не менее возмутительными были и способы поборов. Установленных норм не существовало, и никто не знал заранее, сколько и за что ему придется платить… Налогообложение было вполне произвольным и порой принимало размеры конфискаций. Сборщики налогов часто не отличали собственных карманов от казны и „взимали больше, чем было назначено“ (Лк 3:13). Тех, у кого не оставалось средств платить, бросали в тюрьмы… Ни один уголовник не считался столь опасным, как официальные грабители, облеченные правительственными правами и неприкосновенностью. Как в Талмуде, так и в Новом Завете сборщики налогов называются „грешниками“, с которыми уважающие себя евреи не сядут за один стол (Йешуа упрекали как раз за то, что он нарушал этот неофициальный, но нерушимый запрет и садился за стол с этими „грешниками“, это по его собственному выражению — М. Х.). Еврей, сотрудничавший с римлянами, официально считался в стране отщепенцем, лишенным права свидетельствовать в суде».

Здесь мы позволим себе некое отступление от сюжета, чтоб проиллюстрировать высказывание Хаима Коэна талмудической притчей. Бог спросил римлян: «Что вы делали во время вашего правления на Моей Земле?» Они ответили: «Владыка Мира, мы основали рынки, мы построили бани, мы умножили золото и серебро, и все, что мы делали, мы делали для народа Израиля, чтобы он был свободен для изучения своего Закона». И сказал Всевышний: «Глупцы! Ведь все, что вы делали, вы делали для собственного благополучия, Вы основали рынки для ваших общественных зданий, вы построили бани, чтоб дать удовольствие вашему телу. А золото и серебро? Их вы украли у Меня, ибо написано: „Мое серебро и золото“, говорит Бог Воинств (книга пророка Хагая (Аггея), 2:8). И римляне были прогнаны» («Авода зара», 2б) Даже те несомненные блага цивилизации, которые пришли вместе с Римом, воспринимались евреями только с отвращением. «Для евреев не было ничего отвратительнее вида римских солдат, римских офицеров и римских сборщиков податей. Беспрестанное нарушение римлянами еврейских правил и традиций „приводило народ в совершенное бешенство“» (52).

По мнению Х. Коэна, внезапный арест Йешуа дал первосвященнику и Синедриону, главным посредникам между римскими властями и еврейской общиной, великолепный шанс: «Еврейское руководство того времени было крайне заинтересовано предотвратить казнь римлянами еврея, тем более еврея, столь популярного, как Иисус… Удачная попытка спасти его могла восстановить первосвященника и Синедрион в глазах народа как его естественное и принятое им руководство» (53). Кроме того, по мнению Х. Коэна, Синедриону важно было самому разобраться с Йешуа и для выяснения своих отношений с прокуратором. Синедриону было весьма желательно самому погасить это дело и тем самым демонстрировать обеспокоенному возможным еврейским мятежом прокуратуру свою способность самостоятельно регулировать закон и порядок. Иначе Пилат мог лишить Синедрион каких-то присвоенных ему императорами прав (как теперь выражаются, культурно-национальной автономии), ссылаясь на то, что евреи не способны без римской власти выполнять эти функции.

Такова основная версия Хаима Коэна, позволяющая одним усилием уничтожить все юридические противоречия, накопленные поколениями «библеистов» вокруг таинственного ночного заседания Синедриона.

Она, в частности, поддерживается странным поведением суда в вопросе о свидетелях. Казалось бы, если Синедрион созван, чтобы заранее осудить Йешуа на смерть по обвинению в богохульстве, как это полагали евангелисты, ничего проще нет, чем найти подходящих свидетелей. Сам Иисус не раз подчеркивал, что «говорил явно миру» (Ин 18:20), учил в Храме, «где весь народ с утра приходил Нему» (Лк. 21:38). Видимо, не так трудно найти людей, готовых изложить суду то, что говорилось открыто и явно, на людях. Но Синедрион признал всех — «лжесвидетелями»! Таким образом, возможные свидетели на будущем суде у Пилата заранее «дисквалифицировались».

Прежде чем перейти к анализу последнего аргумента Коэна, объясняющего, почему хитроумная тактика Синедриона провалилась, разберем еще одну существовавшую ранее в науке гипотезу относительно этого заседания — так называемую «гипотезу предварительного следствия».

По этой гипотезе Пилат неслучайно отдал Йешуа на ночь еврейским судьям. Они были на самом деле не судьи, а следователи, выполнявшие некое задание для римского прокуратора, готовившими для него следственное дело. В таком случае отпадают почти все юридические возражения: заседать суду, конечно, нельзя, но совещаться людям в рабочем порядке как органу не судебному, но политико-административному — можно; можно и вести допрос обвиняемого — это не запрещено на следствии; можно и даже должно собраться не в Храме, а в частном доме, ведь не суд, а просто совещание; можно подбирать тех или иных свидетелей. Да и побить обвиняемого при надобности — тоже не запретно…

И так далее.

Гипотезу Коэн опровергает следующим образом.

Предварительное следствие должно вестись так, чтобы подготовить последующий суд. В таком случае и допросы, и пункты обвинения должны формулироваться так, чтобы потом на суде они могли быть проверены в ходе судебного следствия. Но между ходом ночного заседания и ходом утреннего суда у Пилата нет ничего общего! Ночью Йешуа обвиняют и допрашивают по сути религиозной доктрины — обвинение сводится к «богохульству». Синедрион ведет допрос исключительно по проблемам, подлежащим его, а не римской юрисдикции! Перед Пилатом же его обвиняют в том, что он «возмущает народ», «развращает народ» (Лк 23, 5 и 14), что он «злодей» и «самозванец, делающий себя царем» (Ин 18: 30 и 19: 12). Но никто не задал тот вопрос, констатирует Коэн, который на утро задаст Пилат и который, единственный, будет интересовать римского судью: «Ты — Царь Иудейский?»…

Здесь я хочу вмешаться в ход рассуждений юриста.

Мне кажется, что интереснейшие логические и эмоциональные выкладки, свойственные мышлению юриста, не должны заслонять от нас очевидных проблем, которые возникнут вместо прежних, если принять гипотезу Коэна.

Первое. Зачем Пилат, если он не нуждался в содействии Синедриона, отдал ему узника на ночь?

В чем вообще заключался в этом казусе интерес Пилата?

Почему евангелисты так настойчиво и страстно обвиняли в предательстве именно Синедрион?

Почему сам Иисус, по словам Иоанна, тоже считал первосвященника (или Синедрион?) куда более виновным в своей погибели, чем некоего чиновника, отдавшего его в руки палачей?

«Пилат говорит Ему: „Мне ли не отвечаешь? Не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?“ Иисус отвечал: „Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не дано тебе было свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе“» (Ин 19:10–20).

Чтобы понять, где пересекались интересы Пилата с интересами, которые имелись у еврейских судей, согласно концепции Х. Коэна, нам придется сделать еще одно отступление от сюжета — задуматься о психологии и служебной позиции пятого прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата.............."

http://yandex.ru/clck/jsredir?from=yandex.ru%3Bsearch%2F%3Bweb%3B%3B&text=&etext=1226.VlrhDRKkqBBMQhTa8YtSxbzlkam1UIBmd311d-dVh5_7X2QYgHfpVYKrq9DKSLMPLQuDbvY41jene0uY3ktvj78z7GlYakvNtzFAz6tRh5Yz4jN-Hy4bSqrO2AsMqvcV.a284925e21cc8fd7811f030930a6ae40b6ab918c&uuid=&state=PEtFfuTeVD5kpHnK9lio9aJ2gf1Q1OEQHP1rbfzHEMvZEAs4QuMnSA&data=UlNrNmk5WktYejR0eWJFYk1LdmtxcXBLZ1ZCQTBWS0ZpVWZFdm94RWVSUUJWWE9GVS1YSU9EQlhSOGE0ZzVQQ2lSLVhRaUJwX2ExSW1XMVl2d3pta2N3cTB6ei0zdEQ1QzR0OExINzlzMFpPaWFmU05SM0lfMWFWTTRCc2NZbFl1VGZmNVVDUjVLV0NCd2hIWXExdnFTdEVoeU5MVF9WeUY1UTltbHdKUmxBQ2RFWWk2dHQ3NFQ5OGQ3aFphR21pY1VVSkUySFlCaThCMms5N09ldjNPanBRYmptTWd0bk8&b64e=2&sign=dc86de00e67ad5665623aa5b3b9113b0&keyno=0&cst=AiuY0DBWFJ4BWM_uhLTTxDXyW-XVH9ezeAa9NVV7TeW_op7cFt62ZPDir7ZAAUKou15Pgb7BwkMEERt1aTXn51M-Fwx7D97hN4X1cRPGkRHUyG_AssweynYp_BufNOHILGoRjE6uqeeW84wCpwBzjUUoLfWqgrKYBNMPAF6CnOKmV6FlNP2NfZUqWEBkCoZXBX25NoDZ-b7b0Weog9AKSY1JIZ_h4BcXXuC6iAkoEN8A5s0zNFtu-qqxHOGp-tC_vdxRXPt6SzEJ72Hw6CIayOb5MNsAeyjHL-G0f-ziFgyAN8DtQUvW2a7vsVKWF7tv1lvQDHufiJU5EgP0xCrPYxQzfACaPUF_M7SBlVFOkJAizpPIlS6qWoKMf8t-DOJx6PePPtgST4qim-45QA2MvoFQNFg0mpMmidai-CETxM_zdLP-YHbc3VMsvzYeFl1XxTiTykQaGAa5Bru-1vc9-5U_pR3JkdHymKwLkimjo-uypL-lTrnLZq98Y8Fsupkc290pQEUc7MQCtqaLtwEMtINRlgW-FxIvYHMz5T_hmLyBG7IKWsxuomr51_EQZ9acFLD6aon4PeQwSzKSbOiL_RHb20PtYIsnfXb6c_OMxnVyimy22Qyc7NpTreZjFH2C&ref=orjY4mGPRjk5boDnW0uvlrrd71vZw9kplWoG7zcCiY1cxA2SZvlKVUGkHjf-yG6vZ_2fgy5-KRGhcKLZpdhGxYMYituugwLB_JmE0whJzm_gl86hZggISSGj13du3qRKzATiv2fn2dxjv9izpRDRA9eB1OsLY4wR0yfZjDFzJxKnMnPDmPaEm3NzGl5XvBah3lZyTZD6vTcfVgM9thKoQJwzGyefJsfsf6y0LWW_--NMLaq0K5DIwPksNS7Achra8GDUFj5d1AzXiicnymso5C9-9IxB5-yEcNHBu6JLFKIHfaIJVMMGfooCF2cL3OFIR05InutGGU7gxLYUVwwcYwHuLtVUWjEImBpRIi3O6DX0eTiNHRh5_QzPg_cWExLq0fAbXNcscnULeDrSSjw2DcxQ8IpoBnyCOIU3RFdHeITKQre0bfGCocPbcqomdmIL_B8_dNEcV-hWyXZOGvL7HpsZvSVEXAq0HyISZ69IhXb2BCBpGNfxzouhpdzY9qbTPQTDwUYf1aGTnqu_LRb7NmHovX5G-t2BABU8HSsPH96OcoYBX1hZqHHpqhHvteNEWYC7Wedw75wHu7EuZG-kqsLBO_o-J5UltqCJMPMdFLE&l10n=ru&cts=1477918720009&mc=5.008261478786691