Разное

Здравствуйте, братья и сёстры.
На этой ветке мне хотелось бы знакомить всех интересующихся данной темой с христианской поэзией, с её яркими и интересными страницами. Статьи и поэтические переводы мои. Есть и аудиофайлы, выставленные на ютубе - с позволения администрации сайта я, возможно, выставлю их попозже.

С Богом!
Дмитрий Якубов

Публикация первая - 

Чайдиок Тичборн (Chidiock Tichborne)
(1558? – 1586)
 
Жизнь, написанная в ночь перед казнью
 
Об этом замечательном поэте известно очень мало. Спорят даже о дате его рождения: некоторые академические издания предпочитают вместо предполагаемого года рождения поэта ставить знак вопроса – Chidiock Tichborne (? – 1586), а иногда попросту указывают только дату его смерти: (d. 1586)… Предположительно он был старше двадцати и младше тридцати лет. Возможно, ему было 23 или 28.
Чайдиок Тичборн родился в Саузхэмптоне, в католической семье. Отец – Питер Тичборн, мать – Элизабет (в девичестве Мидлтон). По некоторым данным, он происходил по линии отца из древнего рода Тичборнов, поселившихся в Англии ещё до норманнского завоевания. Чайдиок воспитывался в духе католицизма – тогда это было ещё разрешено королевой Елизаветой I, которая была коронована после смерти королевы-католички Марии I. Но в 1570 году королева Елизавета была отлучена Папой римским от Церкви, что, наряду с другими внешнеполитическими причинами, привело к запрету католицизма в Англии.
В 1583 году Чайдиок и его отец были арестованы – их обвинили в использовании «папских реликвий», привезённых из зарубежной поездки. Несмотря на скорое освобождение, их ещё неоднократно допрашивали по этому делу. В июне 1586 года в «папской практике» обвинили всю семью Тичборнов. Тогда же Чайдиок вступил в группу заговорщиков под руководством Энтони Бабингтона – они планировали убить королеву Елизавету и освободить из заточения и возвести на престол Марию Стюарт, которая была следующей в порядке престолонаследия. Мария Стюарт вступила с Энтони Бабингтоном в опасную переписку, обсуждая детали своего будущего освобождения и убийства действующей королевы. Письма были перехвачены и заговор был раскрыт – главную роль здесь сыграл Сэр Фрэнсис Уолсингем, министр Елизаветы I, член Тайного совета, начальник разведки и контрразведки Англии.
Многие заговорщики бежали, но Чайдиок не смог покинуть Лондон из-за травмы ноги. 14 августа он был арестован, и вскоре приговорён к казни.
Смертный приговор был приведён в исполнение в Уэстминстер-холле.
20 сентября 1586 года Чайдиок Тичборн, Энтони Бэбингтон и некоторые другие участники заговора были казнены.
Их казнили жуткой изобретательной казнью, учреждённой Парламентом ещё в 1351 году для государственных изменников: приговорённых привязали к деревянным салазкам, напоминавшим кусок плетёной изгороди, и протащили лошадьми к месту казни, где последовательно вешали, не давая задохнуться до смерти. Затем, ещё живых, их кастрировали, выпотрошили, четвертовали и, только по завершении этой ужасной пытки, обезглавили. Части тел заговорщиков были разложены по всему Лондону.
Королева, узнав, что эта дикая казнь вызвала сочувствие народа, приказала, чтобы других заговорщиков сначала повесили – и потрошили, только убедившись в их смерти.
Согласно одной из версий, 19 сентября, накануне казни, находясь под стражей в лондонском Тауэре, Чайдиок Тичборн написал письмо своей жене Агнесе. В письме содержалось стихотворение из трёх строф, ставших впоследствии наиболее известным его произведением, известным как Элегия Тичборна («Элегия, написанная в ночь перед казнью»), именуемая также по первой строке «My prime of youth is but a frost of cares» («В моей весне лишь холода тревог…»).
До нас дошли ещё два стихотворения Тичборна – «К его другу» и «Голубь». Каким-то странным образом в русскоязычные словари и энциклопедии прокралась неточность: обычно пишут, что Чайдиок оставил нам только одно стихотворение – «Элегию». На самом же деле мы имеем три его стихотворных произведения, только остальные два не являются столь известными.
Интересно отметить, что некоторые исследователи подвергают сомнению авторство «Элегии», поскольку до нас дошло 28 её вариантов, и все варианты довольно отличны друг от друга. На русский традиционно переводится один, наиболее известный, вариант.
Впрочем, такое обилие вариантов можно объяснить тем, что «Элегия» какое-то время ходила в списках, и переписчики могли вносить свои изменения в оригинальный текст.
А вот тексты «К его другу» и «Голубя» дошли в одном единственном варианте – оригинальный список этих стихов хранится в Edinburgh Library MS Laing, II, 69/24.
Почему же русскоязычные источники утверждают, что Тичборн – автор одного стихотворения? Как возникло такое разночтение? Возможно, дело в формулировке, что «Элегия» – это единственное стихотворение Тичборна, ставшее хрестоматийным. Возможно когда-то, переводя исследования о Тичборне, переводчики ошибочно пришли к выводу, что такая фраза говорит о единственности «Элегии», в то время как утверждалось, что это единственное хрестоматийное стихотворение Тичборна, в том смысле, что, да, есть и другие, но хрестоматийное и самое известное только одно – «Элегия». Возможно, есть и другие объяснения…
Оставив нам всего лишь три поэтических работы, Чайдиок Тичборн вошёл в историю как один из лучших поэтов англоязычного мира. Эти несколько строф оказали огромное влияние на последующее развитие английской литературы, породив как своих «оппозиционеров», так и своих последователей, среди которых был и Роберт Саутвелл, замечательный поэт и проповедник…
 
«Нет! Бог не позабудет нас…»
 
Элегия
 
В моей весне лишь холода тревог,
На пиршестве лишь боль в моём бокале,
Мой урожай – сорняк, созревший в срок,
Итог всего – мечты, что прахом стали.
Окончен день… А начинался ль он?
Да, я живу – но путь мой завершён.
 
Я песню спел, хоть не касался струн,
Пал с древа плод ещё в начале мая,
Я не старик, но и давно не юн.
Невидим был, земное созерцая.
Готова нить – станок же сокрушён.
Да, я живу – но путь мой завершён.
 
Я смерть искал – она была со мной.
Я жить хотел, но находил лишь тени.
Я там ступал, где обрету покой.
Я был рождён – для нескольких мгновений.
Бокал налит. Бокал опустошён.
Да, я живу – но путь мой завершён.
 
Elegy
 
My prime of youth is but a frost of cares,
My feast of joy is but a dish of pain,
My crop of corn is but a field of tares,
And all my good is but vain hope of gain;
The day is past, and yet I saw no sun,
And now I live, and now my life is done.
My tale was heard and yet it was not told,
My fruit is fallen, and yet my leaves are green,
My youth is spent and yet I am not old,
I saw the world and yet I was not seen;
My thread is cut and yet it is not spun,
And now I live, and now my life is done.
I sought my death and found it in my womb,
I looked for life and saw it was a shade,
I trod the earth and knew it was my tomb,
And now I die, and now I was but made;
My glass is full, and now my glass is run,
And now I live, and now my life is done.
 
К его другу
(посвящается Энтони Бабингтону)
 
Пора невзгод, пустых надежд – она должна пройти.
Поведай, Муза, о скорбях, что встретились в пути.
Был друг со мной. И что-то в нём всегда влекло меня…
Беспечно мы по морю шли, вдвоём корабль храня.
Шесть лет в пути! Познали мы красу иных земель.
Но вдруг поток нас подхватил и выбросил на мель.
Печальный брег нас приютил, надежда умерла…
Но вдруг вдали зареял флаг, раздался скрип весла.
Клыков Харибды избежать помог нам Капитан –
Но Сциллу встретили, глупцы… А южный ураган
Погибель нашу довершил, неистов и жесток…
И вот – плывём, мой друг и я, куда направит рок…
Лишь скалы, отмели вокруг, и не уплыть нам прочь!
Теченья нет, и ветра нет, и некому помочь.
Вдали от курса кораблей, вдали от берегов –
Отчаяться ли нам теперь, коль наш не слышен зов?
Нет! Бог не позабудет нас. Он Благ. Придёт пора –
И море возмутится вдруг, а сильные ветра
Корабль наш от опасных мест отгонят поскорей…
Удачу нам вернёт Господь – мы насладимся ей!
На суше, в море мы найдём сохранные пути…
Молись о помощи, мой друг – она должна прийти!
 
To His Friend
(assumed to be Anthony Babington)
 
Good sorrow cease, false hope be gone, misfortune once farewell;
Come, solemn muse, the sad discourse of our adventures tell.
A friend I had whose special part made mine affection his;
We ruled tides and streams ourselves, no want was in our bliss.
Six years we sailed, sea-room enough, by many happy lands,
Till at the length, a stream us took and cast us on the sands.
There lodged we were in a gulf of woe, despairing what to do,
Till at the length, from shore unknown, a Pilot to us drew,
Whose help did sound our grounded ship from out Caribda's mouth,
But unadvised, on Scylla drives; the wind which from the South
Did blustering blow the fatal blast of our unhappy fall,
Where driving, leaves my friend and I to fortune ever thrall;
Where we be worse beset with sands and rocks on every side,
Where we be quite bereft of aid, of men, of winds, of tide.
Where vain it is to hail for help so far from any shore,
So far from Pilot's course; despair shall we, therefore?
No! God from out his heap of helps on us will some bestow,
And send such mighty surge of seas, or else such blasts to blow
As shall remove our grounded ship far from this dangerous place,
And we shall joy each others' chance through God's almighty grace,
And keep ourselves on land secure, our sail on safer seas.
Sweet friend, till then content thy self, and pray for our release.
 
Голубь
 
Наивный голубь дом и кров
Нашёл среди ворон,
И пищу от своих врагов
Беспечно принял он.
Меж тем коварный птицелов
Им приготовил сеть –
Рыдают птицы! Голубь стал
О выборе жалеть.
Но ловчий – такова судьба! –
За ним следил, и вот
Он лишь ворону видит в нём,
И потому убьёт.
 
The Housedove
 
A silly housedove happed to fall
amongst a flock of crows,
Which fed and filled her harmless craw
amongst her fatal foes.
The crafty fowler drew his net –
all his that he could catch –
The crows lament their hellish chance,
the dove repents her match.
But too, too late! it was her chance
the fowler did her spy,
And so did take her for a crow –
which thing caused her to die.