Мне было тринадцать лет, когда Сталин начал войну с Финляндией.
Красная Армия перешла границу, и на следующий день советский народ
услышал по радио: «В городе Териоки восставшими рабочими и солдатами
образовано Временное народное правительство Финляндской Демократической
республики». Отец сказал: «Вот видишь, ни одна страна не сможет с нами
воевать, сразу же будет революция».
Я не поленился, достал
карту, посмотрел и сказал: «Папа, а ведь Териоки прямо рядом с границей.
Похоже, что наши войска вошли в него в первый же день. Не пойму — какое
восстание и народное правительство?» И вскоре оказалось, что я был
абсолютно прав: у одного мальчика из моего класса старший брат был в
войсках НКВД и уже через несколько месяцев по секрету рассказал ему, что
он был среди тех, кто вслед за вошедшей в Териоки пехотой Красной Армии
ввозил туда товарища Отто Куусинена, руководителя финской компартии. А
впоследствии все стало широко известно. Вот тогда–то я, почти еще
ребенок, но, видимо, с зачатками понимания политики, впервые подумал:
«Как же может наше правительство так врать?»
А через два с
небольшим года, после нападения Гитлера, когда я, уже пятнадцатилетний
подросток, работал санитаром в эвакогоспитале на улице Разгуляй, рядом с
метро «Бауманская», я долго разговаривал с ранеными, которых привозили
из–под Ржева (ни один не пробыл на передовой больше пяти дней, ни один),
и то, что они рассказывали о том, как идет война, настолько отличалось —
особенно если речь шла о потерях— от официальной пропаганды, что
доверие к власти полностью исчезло. Уже много десятилетий спустя я
узнал, что из ребят 1921, 1922 и 1923 г. рождения, мобилизованных и
отправленных на фронт в первый год войны, живыми и здоровыми вернулись —
т р о е из каждых с т а человек. (Между прочим, наши историки и
генералы до сих пор врут, как сивые мерины, намного преуменьшая — для
чего, спрашивается, зачем? — наши потери.)
А еще спустя двадцать
лет был Карибский кризис, и я в самые горячие дни работал фактически
как помощник директора института, Анушевана Агафоновича Арзуманяна, а он
был шурином Микояна, а Микояну Хрущев поручил заниматься Кубой. Поэтому
я был в центре событий и по разным репликам директора догадывался, что
наши ракеты действительно на Кубе. Но с каким невероятным возмущением
почти кричал обычно спокойный министр Громыко, разоблачая «гнусную ложь»
американцев по поводу якобы завезенных на Кубу советских ракет!
Как
выходил из себя от негодования наш посол в Вашингтоне Добрынин, когда
его спрашивали про ракеты, а как буквально бились в истерике известные
на всю страну телекомментаторы, оравшие: «Да разве может хоть один
человек в мире, знающий миролюбивую политику советского правительства,
поверить, что мы привезли на Кубу ракеты?» И только когда президент
Кеннеди показал всему миру аэрофотосъемки, на которых явно, четко были
видны наши ракетушки — матушки — пришлось дать задний ход, и я помню
выражение лица Арзуманяна, когда он рассказал, что его
высокопоставленный шурин улетает на Кубу, чтобы уломать Фиделя Кастро не
возражать против унизительного вывоза наших ракет обратно. И потом—
хоть кто–нибудь извинился, признался? Да ничего подобного.
А еще
через несколько лет наши танки вошли в Прагу, и я помню, как в райкомах
партии по всей Москве собирали лекторов, пропагандистов и агитаторов,
чтобы дать им официальную установку : наши войска на д в а ч а с а (!)
опередили ввод в Чехословакию войск НАТО. Кстати, потом то же самое
будут говорить об Афганистане: несколько месяцев тому назад один
таксист, ветеран — «афганец», сказал мне: «А все же не зря мы туда
вошли, ведь еще несколько дней — и в Афганистане были бы американцы».
А
еще я помню историю со сбитым южнокорейским пассажирским авиалайнером,
когда погибли сотни людей. Официальная версия гласила, что самолет
просто ушел в море, всем выезжавшим за границу строго–настрого было
приказано только это и говорить. А Чернобыль, когда простые советские
люди, поверившие в официальную линию («всего лишь авария») писали в
«Правду» письма с протестом. Против чего? Против того, как довели
атомную станцию до катастрофы? Да нет, что вы! Против бессовестной
клеветы западных средств информации, которые брешут что–то о
радиоактивности, об угрозе жизни людей. И помню фото в газете: собачка,
виляющая хвостиком, и текст: «Вот один из чернобыльских домов. Хозяева
на время уехали, а песик сторожит дом».
Ровно 65 лет я жил в
царстве лжи. Самому тоже приходилось врать — а как же... Но повезло — я
был востоковедом, можно было по мере возможности избегать сюжетов,
требовавших разоблачения Запада. А сейчас, когда студенты спрашивают:
«Действительно ли советская система была самой бесчеловечной и
кровавой?», — я отвечаю: «Нет, был и Чингисхан, и Тамерлан, и Гитлер. Но
вот более лживой системы, чем наша, не было в истории человечества».
Почему
я все это вспомнил? Даже не знаю. Может быть потому, что где–то
промелькнула какая–то информация о каких–то неопознанных военных?
Георгий Мирский историк, заслуженный деятель науки РФ